Главная Звук Музыка гетто Классика Критика Ответы Текст Проза Стих Классика Критика Эссе Арт Мураль Стиль Отражение Кино Грани	Hombre lobo, no Не зверьё Второкурсница Маруся живет в большом общежитии непрестижного вуза. В маленькой комнате умывальник, стол, шкаф, тумбочки, две двухэтажные казарменные железные кровати — углом, впритык друг к другу. Квадратный метр свободного пространства, карликовый балкончик. На далеких городских огнях зябко полощется бельишко. Маруся сердится. Вместе с соседкой они устраивались в какой-то заштатный офис. Взяли соседку, и теперь она не скупится на ехидные, негодующие слова в ее адрес. Маруся родом из маленького села за Славутой. Несложно представить, как она выбивалась в столичный вуз из трясины крестьянской жизни - а я знаю это наверняка. Этой девочке выпало время, когда учеба в городе стала означать не только прилежание, но и нетрудовой достаток родителей, дополненный кумовскими связями. Год назад при поступлении ей пришлось испытать на себе все давление алчных вузовских клерков. Теперь Маруся в столице, в институте, в этой разгульной общаге, и борьба за существование, за обеспеченное будущее продолжается полным ходом. Пока ей нелегко. Жизнь на картошке, пустом супчике, чае, джин-тонике, нервах и сигаретах поштучно. Чужой, увеличившийся мир каждодневно давит со всех сторон, — и она принимает его порядки. В борьбе за заработок Маруся не знает дружбы. Она может вовремя укусить и вовремя улыбнуться. Она вошла во вкус этой жизни, воспитавшей ее мелким хищником, привычным к унижению и всеобщей грызне. Маруся любит говорить о будущей работе, о надеждах на материальное благополучие. Тогда в ее прекрасный живой украинский язык вкрадываются пока еще едва заметные хозяйские интонации, социальная память старого кулацкого села. Через несколько лет она выбьется в люди и равнодушным катком пойдет по росткам чужих судеб. Даже здесь, посреди ободранной общаги, я хорошо представляю ее за стандартным чиновничьим столом. Труднее представить время, когда у Маруси с подружкой не будет нужды выдирать друг у друга эту чертову офисную вакансию. *** В автобусной давке меня размашисто хлопают по плечу. Повернуться нельзя, до следующей остановки я гадаю, кого из приятелей привелось встретить сегодня. Витя на год моложе меня. Я помню его по школе, по родным дворам, походам на пустыри, жилищные стройки начала девяностых. Один из призраков тех времен — другие сидят за распространение, кражи, рэкет, грабеж, скончались от болезни и передозировки, погибли в пьяной драке, отправились на заработки, канули на сумрачных просторах бедной беспокойной страны. Остальные выплыли, и как-то перебиваются. Остальные приспособились. Мы несемся через окраинные массивы, мимо звездных огней многоэтажек — ледяные осколки сгинувшего поколения. Мы рады друг другу, рады тому, что можем вспоминать мертвые имена и прозвища пропавших друзей нашего детства. Он работал электриком на местном радиозаводе. Повредил глаз и устроился в заводскую охрану. Есть и побочный заработок. По вечерам охранники, в союзе с местной шпаной, караулят поздних прохожих. Милиция в курсе — то есть, в доле. Витя говорит деловито, без неискренних эмоций. Нашего друга избили в леске, у проходной. Не за политику. Обыкновенный грабеж. Пожилой рабочий шел к автобусной остановке. Пятеро пацанов с короткой стрижкой следовали за ним, полукругом, загоняя на неосвещенное место. Шли по пятам, не скрываясь, а глаза, — говорил он мне, — глаза светились азартом и жадностью. Напали вместе, ударом в спину сбили с ног. Им было мало обобрать свою жертву — выпотрошив карманы, они несколько минут с удовольствием пинали ногами лежащего на земле человека. Стриженые пацаны наших кварталов. Ненавидеть нужно не их – то, что сбило людей в стаю и погнало на лесные дорожки. У Вити тоже стриженая голова. Я вижу, как под его увечным веком по-волчьи мерцает настороженный темный глаз. Я знаю, сейчас он думает о том же, о чем говорит. О заработке. *** Поздним вечером мы у друзей. Шипит чайник, на белой печке греются книги. Под окном достреливает обойму сентябрьский сверчок. По рукам ходит глянцевая брошюрка с биографией Че Гевары. Новенькая, из московского супермаркета. Из нее читают вслух: ...22 ноября 1963 года, в день убийства Кеннеди, Че провозгласил начало электрификации острова. В речи, посвященной этому событию, он произнес историческую фразу: «Человеку-волку — нет! Новому человеку — да!», «Hombre lobo — no! Hombre nuevo — si!»... Можно сказать, что в этом лозунге марксизм нашел сам себя, и неразборчивые слова на ветхих страницах философско-экономических рукописей проросли в жизнь из чуланов институтских хранилищ. Можно сказать: здесь поставлена основная задача практики социализма, неабстрактного гуманизма Маркса. А можно утверждать, что суть дела вовсе не в этой фразе — она во всеобщем образовании для крестьян, лучшей, и самой доступной в мире медицине и в безвозмездной помощи чернобыльским детям — от правительства блокадной Кубы. Человеку-волку — нет. Здесь коротко и точно определено, что мы представляем из себя сегодня. Здесь – все отличие между нами и теми, кем мы могли и должны были быть. Здесь же призыв к борьбе против своего нечеловеческого состояния, борьбе ради нового человека, ради осуществления практических общественных предпосылок, которые позволили бы ему стать другим и новым. Человеку-волку — нет. При всей неизбежной жестокости нашей будущей борьбы она должна быть человечной в своих целях, средствах и способах действия. Сторонники лозунга «лучше сдохнуть волком, чем жить псом» забывают: всякий пес имеет волчью природу. Перед нами другая, не генетическая, историческая задача — обернуть себя в человека. И поэтому мы говорим: Человеку-волку — нет. Hombre lobo — no. "Сборник пролетарской прозы" 2002 г.
	Андрей Манчук