Главная Звук Музыка гетто Классика Критика Ответы Текст Проза Стих Классика Критика Эссе Арт Мураль Стиль Отражение Кино Грани	Колыбель Новый пролетариат Украины Высота Девять часов работы днем. Наверху жарко и красиво. Речные излучины, бархатные холмы по краю долины. Огромные цветные декорации к потогонному труду. Солнце — рядом. Хочется выкрутить его, как лампочку, — обжигаясь, дуя и поплевывая на руки, — ради прохлады и темноты, которая несет за собой конец работы. Монтажники раздеты — белье, кепки и темные очки. Жара сковывает мускулы, замедляет движения, пот застит глаза. Напротив, через пропасть, крановщик поливает кефиром обгоревшие плечи, отмахивается от солнца, надоедливой жар-птицы, налетевшей на его стаканчик с семечками. Тень от стрелы падает вниз на пустырь — огромные солнечные часы. На них два пополудни. Время обедать, но в эту жару не хочется есть. Все остаются на крыше, валяются в душном теньке от накаленных листов. Просят воды, пьют воду, обливаются водой, с желанием глядят на матово блестящую воду ближних озер. Пользуясь общим бессилием, прораб делает инструктаж. Есть повод: молодой разнорабочий сорвался вниз, на бетонные плиты. Прораб говорит сердито, как будто тот парень сам виноват, что полез за копейкой на свою последнюю высоту. Люди на жаре вяло обсуждают чужую смерть. Бурса видел, как он падал. Оступился. Очень просто, голова закружилась на высоте. Или солнечный удар. Бурса очень боится высоты. Высоты боится Лера. Высоты боится Миша, за которым полгода службы в каких-то войсках, прыжки с парашютом «в полной выкладке». Они знают высоту, и потому во все глаза смотрели на старые фото строительства Эмпайр Стейтс Билдинг. Американские монтажники на безмерном расстоянии от земли. Двое немолодых работяг мирно беседуют на краю узкой стальной балки — совсем как грачи на жердочке. Здоровяк с физиономией ирландца балансирует на шатком карнизе. Внизу — сотни метров пропасти. Монтажники позировали охотно. Они брали почасовую оплату за съемку, как натурщики художественных студий — по десять долларов в час. В гонораре фотографа, Льюиса Хайна, было больше нулей. Его «Икар» обошел обложки всех крупных журналов того времени — молодой рабочий на канате перелетает бездонный пролет. Никакого обмана и никакой страховки. Бурса не знает Икаров. Он сразу определяет: на фотографии Тарзан. Наверное, так же говорили молодые рабочие 1930 года, увидев самих себя на снимках высотной фотосессии Льюиса Хайна. Бульварные комиксы Бэрроуза уже покорили Америку, чтобы дойти до нас десятки лет спустя — вместе со строительным капитализмом и этим черно-белым фотоальбомом. Вечером, в бытовке, тему высоты продолжает чтение отрывка из Клауса Рейхенау. Во время достройки Кельнского собора городской магистрат нанимал набожных валлонских рабочих, бойкотируя социал-демократические профсоюзы каменщиков и облицовщиков. Всегерманское патриотическое строительство Большого Кельна балансировало на грани банкротства. Его заводилы, рейнские промышленники и епископы, надеялись на долготерпение бельгийских штрейкбрехеров. Но строители из Брабанта умели протестовать не хуже последователей Бебеля и Либкнехта. Они десятками становились на краю стометровой соборной «кормы» и грозились спрыгнуть вниз, если не получат причитающихся им по договору денег. Эта страшная забастовка удалась. Городские власти сдались и заплатили каменщикам. Икаром стал лишь один из рабочих, немец Гюнтер, нырнувший на заполненную народом площадь. Профсоюзное предание гласит: он рухнул на повозку с сеном, остался жив и в дальнейшем продолжал пропагандировать социализм Мюнцера и Маркса в разных закутках кайзеровской империи. У ребят нет нужды в такой забастовке. Деньги платят вовремя — хотя и немного. Не так много, как им бы хотелось, как им требуется, и как они заслуживают. Они не могут роптать. Мишу и горстку его людей наняли взамен опытных квалифицированных монтажников, не желавших отрабатывать всенощные сверхурочные. Их сделали штрейкбрехерами поневоле, милостиво предоставив двухмесячный труд без выходных, — труд под огненным солнцем и труд в ночи, когда сварочные сполохи делают из них олимпийских небожителей. На этой безымянной высоте им предстоит выстроить фундамент собственного будущего — будущего наемных рабочих. Новая земля Утром Лера идет смотреть Новый Киев. Стройка за стройкой — скалы монолитного бетона, металлические фермы, каркас будущих гипермаркетов. Сейчас в них только песок и ветер, а через год электрический свет зальет многоэтажные стеллажи, заваленные продуктами и вещами — яркими, недоступно-дорогими. Пока здесь царит предтеча супермаркета — крохотный окраинный рынок. Сельские старушки торгуют зеленью и картошкой, рядом разложены ржавые россыпи слесарной дребедени. Пенсионный баян играет вальсы, озвучивая эту чахлую, похожую на придорожный сорняк, рыночную жизнь. Тропа из кусков бетонных плит, камней и досок, набросанных прямо на голый песок пустыря, соединяет массив с транспортной развязкой. Караванный путь под властью местных торговцев. Перепрыгивая с камня на камень, мы идем по нему к гряде новостроек. Белокаменный оазис среди полынной пустыни. Здесь все кипит и строится. Эпическое время, со своими колонизаторами-первопроходцами, своими наспех установленными законами, новорожденными традициями. Все в движении, все меняется, и время течет на порядок быстрее, чем в старых, окаменевших в своей стабильности, центральных районах. Время зримо. В новых домах материализуются магазины, аптеки, парикмахерские, сауны. Павильоны кафе и баров приходят на смену грязным пивным, отодвигают их дальше, к границе города, к подпольным складам ворованного товара и летним землянкам бомжей. Новые, более развитые формы рыночной жизни наследуют эту новую землю, усугубляя социальное неравенство ее обитателей. Мы проходим салон «Орхидею». Как-то, в собственный день рождения, Лера оставила тут половину месячной зарплаты. Минуя парикмахерскую, она смотрит на нее одновременно мечтательным и ненавидящим взглядом. Лера начинала учиться на маляра. Потом — на штукатура. (Она не понимает, почему совмещают названия этих таких разных профессий.) Потом дала взятку директору и начала переучиваться на плиточницу. Не доучившись, поехала зарабатывать деньги в столице и уже здесь, на стройках, познакомилась с маленьким Бурсой и Мишей, уже работавшим здесь и в Москве. Лера берется за всякую строительную работу. Часть ее получки регулярно пропивает больная, вздорная алкоголичка-мать. Однажды она заявилась в Киев — вернуть заблудшую дочку или дополнительно поживиться за ее счет. Получила отступную купюру и укатила обратно домой, в сонный спившийся городок. Лере восемнадцать лет. Она хочет знать, зачем — для кого — они строят эти дома, когда она сможет купить в них свою квартиру. В ее представлении квартиру уже нельзя «получить» — только купить и только «маленькую» — однокомнатную (сочетание несбыточных надежд и трезвенного прагматизма). Она надеется — Миша сколотит свою бригаду. Молодняку со стороны непросто найти хорошее место на участках. Миша считает, что небольшая кочующая группа опытных молодых рабочих будет востребована на столичных стройках. Он любит переезжать с места на место, к недовольству жены, Марины, повара в его маленькой группе. Летом они живут в бытовке. Зимой вместе снимают крохотную гостинку — жили в ней вшестером, вместе с молодой, но уже спившейся хозяйкой. Личные вещи каждого умещаются в средних размеров сумке или рюкзаке. У восемнадцатилетней девушки Леры двое джинсов и два платья. Утюг, фен и магнитола общие, все пятеро пользуются одним шампунем и зубной пастой. Вынужденный бытовой коллективизм тех, кто не отзовется на окрик «пролетарий», и уж точно ни разу не задумывался над смысловым и историческим значением этого диковинного слова. Творцы новой земли, они создают ее изначально чужой для себя. Колыбель У пустовавшего вагончика сидят люди. На поломанных козлах початая бутыль казенной водки, закуска. Новая бригада из-под Франковска — мужчины уже занесли в вагончик баулы с вещами, женщины готовят ужин. Сюда тянутся рабочие со всей cтройки. Они пьют — еще и еще. Знакомятся друг с другом, принюхиваются, пытаются угадать друг в друге товарищей и конкурентов. Глубокой ночью старший франковцев поет новые песни о главном — о своем кочевом труде и его естественных врагах. Верталися із Москви, Чорти ментів принесли. Все, що мали, те забрали — Ще й в мусарню потягли. Петро Петрів — хлоп здоров. До мусарні не пішов. Дав сержантові під сраку Та домів поїхав знов. Дверь в ближний вагончик открыта. Над ней молодой месяц и ясные летние звезды. Треск сверчков и крылатые шорохи летучих мышей. Сквозь подпитые голоса пробивается другая, негромкая песня. Сину, сни собі помалу, Мати вчора рано встала, Твого тата проводжала. Тато буде працювати, Буде гроші надсилати, Щоб родину годувати. Будеш, сину, виростати Разом з батьком від'їжджати. Мати буде собирати… Перегар и кипяченое молоко. В темноте угадывается женская фигура, сонно вскрикивает ребенок. Там — колыбель. Колыбель украинского пролетариата. "Сборник пролетарской прозы" 2003 г.
	Андрей Манчук