Главная Звук Музыка гетто Классика Критика Ответы Текст Проза Стих Классика Критика Эссе Арт Мураль Стиль Отражение Кино Грани	Время жить Антибиография Никогда еще деньги не доставались мне так легко. Звоню в чужую дверь. — Здравствуйте. 16 декабря состоятся выборы в Мосгордуму. По вашему округу идет кандидат ... (назовем его Саленко), возьмите его программу. Я протягиваю электорально настроенному гражданину буклет и календарик, с которых господин Саленко улыбается энергичной улыбкой сытого хищника. Пока человек рассматривает, что это там ему всучили, я успеваю сказать: «Он представляет Союз Ветеранов Афганистана. Он сам воевал, имеет награды...». Человек отрывает взгляд от буклета и заинтересованно смотрит на меня. — Он экономист, выпускник МГУ, — продолжаю я, — возглавляет предприятие по выпуску медикаментов. Саленко оказывает помощь семьям военнослужащих, занимается общественной работой в вашем округе. — Ну, здесь наверно все это написано, я почитаю. — Нет, биографии там нет, почему я это все и говорю. Но там — я тыкаю в буклет — есть телефон штаба Саленко, вы всегда можете обратиться со своими вопросами, проблемами. Даже если самого Саленко нет на месте... — Хорошо, спасибо! — Дверь закрывается. Результат достигнут: фамилия Саленко прозвучала 4 раза — только идиот ее не запомнит. Но идиот компенсирует это тем, что почитает буклет. Я разглядываю высококачественное изображение на мелованной бумаге и прихожу в восторг. Фигура кандидата наложена на мягкий радиальный градиент фона таким образом, что создает едва уловимое ощущение сияния. Обтравка выполнена просто великолепно! Ну ладно, положим, обтравить и я могу, но цветокоррекция! Верстал профессионал с зарплатой долларов в 600. 600$... Мой завистливый вздох переходит в насмешку: — Ну-ну! Посмотрим, сколько срублю я! Отдыхай, профессионал! Правда, у него есть преимущество. Он думает, что он создает шедевры, а я страдаю фигней. Он думает... А на самом деле мы оба страдаем одной фигней — помогаем пролезть в Думу господину Саленко. Только профессионал этого не знает, а я знаю. Живет себе самодовольно, чурбан, вот, может, за этой самой дверью. *** Мелодичный звон, пауза, во время которой меня изучают в глазок, скрежет железных затворов. Ухоженная женщина лет сорока. — Здравствуйте, Вам кого? — Добрый день. 16 декабря состоятся выборы в Мосгордуму. По вашему округу идет кандидат... — я отстраненно слушаю свой голос в акустике лестничной клетки. — Вот, хорошо, девушка, мы будем за него. Этот, нынешний, как его, Петухов, надоел уже! — Спасибо, всего доброго. Пару дней назад в грязном привокзальном кафе у меня был другой разговор на эту тему. — О-о! То-оварищ Казарян! — мой собеседник, деловой парнишка примерно моих лет, издевательски растягивает слова. — Что-о-то вы раньше не баловали меня своим вниманием! Ну, слушаю, зачем я вам понадобился? — Да я, Слав, ищу работу, а ты наверняка можешь что-нибудь посоветовать. — Что так? Раньше не работали, а теперь вдруг решили работать? — глумливо интересуется Слава, прикидывает, что там у меня произошло. Его настроение передается мне. — Да вот, деньги нужны, — я улыбаюсь ему в лицо с благодушной иронией. — А раньше были не нужны? — Точно! — Первый человек, которого я вижу, которому деньги не нужны! Дай-ка подумать... — несколько минут он в упор разглядывает меня так, словно собирается продать на невольничьем рынке. — Вам в вашей партии подписи собирать не приходилось случайно? — А то. — Работа есть, но она на любителя. Надо вести агитацию... — Чеего-о?! — До выборов в Мосгордуму неделя осталась — вот чего! Я связан с четырьмя предвыборными штабами, но вам советую идти к Саленко, он больше всех платит. Работа простая: отдаешь людям программку и рассказываешь его биографию. Надо обязательно сказать, что он крутой экономист, что он героически воевал в Афганистане, что создал предприятие, куда привлек многих безработных, наладил выпуск дешевых лекарств, которые по качеству не уступают импортным. Безвозмездно помогает семьям военнослужащих и пенсионерам. Еще надо сказать, что он помогает беспризорникам. Бесплатные спортивные секции для них создал. Что-то мне это напоминает. Что-то вроде как из Одена, только на русском. «One against whom there was no official complaint...» Я напряженно шарюсь в памяти. «Выступал против вырубки старинного сквера. Он аккуратен в вопросах веры». ...А, ну конечно! «В 1980 году Валерий Бобков отдыхал на пруду. Услышал крики — бросился в воду. Принял у тонущей женщины роды». — Стишок одной анархистки, написанный в аналогичной ситуации. Я смеюсь. — Между прочим, ничего смешного в том, что он занимается беспризорниками, нет, — обрывает меня Слава, — он ими действительно занимается, другой вопрос зачем. И халтурить не советую, они проверяют. — А как проверяют? (Знать бы, — может и по квартирам ходить не придется.) — Звонят по телефону на те адреса, где агитируешь... — Ого! — И проверяют узнаваемость фамилии. Да я сам толком этого не... Кстати, а знаете, кто он на самом деле? Я пожимаю плечами, мне это не интересно. — Рынки держит. Между прочим, фашист самый настоящий. «Гнать всех черных! Не давать работу иногородним!». Вот будете у него в офисе, собственными ушами услышите. А еще, если вдруг кто-то спросит его национальность, надо говорить, что русский. Что настоящая его фамилия — Саленков, просто «в» куда-то потерялось. — Слава выдерживает паузу и осведомляется иезуитским тоном: — Ну что, товарищ Казарян, будете за такого агитировать? Если бы сцена была разыграна потоньше, менее нарочито, возможно, она бы меня задела. А так вот грубо взывать к моим национальным чувствам не катит — избалованная нынче публика пошла! — Пф-ф, говорю же, мне деньги нужны. — Ну и прекрасно. Только давайте договоримся, вы мне за труды даете ну, пусть будет... пять процентов. «Знал бы, насколько они мне нужны — запросил бы 15!» — я ухмыляюсь. Странная вещь чувство внутреннего превосходства. Мне действительно отчаянно нужна работа. Да что работа! Наведи он на меня автомат — я и тогда бы прикалывалась... — Ну, что скажете? Неужели много? По рукам? Привычным движением протягиваю ему ладонь. То, что всю жизнь было товарищеским приветствием, сейчас символизирует сделку. Слава рассказывает об оплате, о том, как организована работа штаба, что из себя представляют сотрудники, и даже рисует подробную схему как туда дойти. — А кинуть могут? — Запросто. Но пока они еще никого не кидали. Главное, старайся получить деньги до выборов. И если что... Не знаю, что делать... Можешь пригрозить им, что пойдешь к Петухову, что у тебя есть диктофонная запись и завтра об истинных взглядах Саленко вся Москва узнает. Глупости. Буду я из-за такой ерунды жизнью рисковать. — Нет, я лучше пойду к самому Саленко. — Кстати, это вариант! Броситься в ноги царю — это на Руси всегда... *** — Здравствуйте. 16 декабря состоятся выборы в Мосгордуму. По вашему округу идет кандидат... — Да идите вы со своими выборами! — То есть? — Мы ни за кого голосовать не будем — ворье одно! И на выборы не пойдем! — Тогда они не состоятся... — И очень хорошо! — Да. Но тогда из бюджета просто выделят деньги на проведение повторных выборов. Третьих, четвертых, десятых. И чего вы этим добьетесь? Кроме дыры в бюджете? — На выборы мы все равно не пойдем! И слава богу. Можно подумать, я их прошу. Только толку-то. А в партию этих милых людей калачом не заманишь. Вот сейчас, если спросить их: «Вы против выборов. Так вы за революцию что ли выступаете?», — они начнут нести такую околесицу, что чертям тошно станет. Первые два дня работы выматывают, но уже после третьего приходится дома бегать по лестнице и поднимать гантели, чтобы сбросить неизрасходованную энергию. Хорошая штука жизнь! Чем больше отдаешь ей сил, способностей, любви, тем больше у тебя остается. По крайней мере, до старости, когда уже не сможешь ничего отдавать. Кроме того, поначалу во время работы мысли заняты поиском оптимального образа действий. Оплата сдельная, так что надо обойти как можно больше, тратить на разговоры как можно меньше времени. В результате рассчитанную на все слои населения цветистую программу Саленко постигает та же участь, что и фразу об амазонке, которая с легкой руки Камю «прекрасным майским утром неслась на великолепном гнедом скакуне по цветущим аллеям Булонского леса». Часто напрашиваются мысли о деньгах: заплатят — не заплатят, и если заплатят, то сколько. Стараюсь отогнать их, не тратить на работу больше времени, чем она требует. В одной из квартир какая-то бабка, сторонница Саленко, встречает меня с таким радушием, словно я благую весть принесла. Я сначала радуюсь, мы с ней вроде как за одно, — потом долго ругаю себя: рабская психология. Потом какое-то время донимает возмущение системой. Почему я вынуждена работать на дядю, которого повесить — жалко веревки? Вспоминается, как однажды встретила своего сокурсника, имеющего в университетских кругах репутацию страшно одаренного писателя, — юное дарование продавало пакеты у метро, работа куда более тяжелая и дурацкая. Как ни странно, это успокаивает: раз все так, то и мне не западло. С другой стороны, недовольство реальностью делает человека сначала мечтателем, потом — писателем, и, наконец, революционером. Сокурсник удовольствовался возможностью изменять субъективную реальность себе и другим. Меня занесло подальше. *** Надо сказать, со времен, когда мне в последний раз довелось ходить по квартирам, году в 96-м, настроения заметно изменились. Те, кто раньше аристократично воротил нос от политики — обеспеченные дамочки, молодежь, — сейчас первыми тянут руку к буклету. Ну как же: ведь по телевизору больше не говорят, что политика — грязное дело, призвание жириновских. Наоборот — это теперь «гражданский долг». Те, кто раньше ходил на выборы, — сидят дома. Разочаровались, поняли, что выборами ничего не изменишь. Сколько еще должно пройти времени, пока они найдут своему недовольству рациональную форму? Те, кто тогда кричал «мы никому не верим!» — такие мне не встретились. Черт знает, куда они подевались, может, вымерли, может, продали квартиры и уехали. Тогда их было немало, и они шокировали своим убожеством. Истерично жаловались на свои проблемы, говорили, что у власти коммунисты — это в 96-м-то году, звали выпить водки. Зато стало много приезжих. Замкнутые, напуганные, они робко берут буклет, извиняются, что не могут голосовать. Неграждане. *** Ступени, множество дверей. Я похожу на человека, который забыл, где живет. Тыкаюсь подряд во все квартиры и иду дальше. Нет, я живу где-то не здесь. Однозначно. Когда спрашиваешь, на какие проблемы в округе кандидату следует обратить внимание в первую очередь, большинство жалуется на грязь в подъездах. Там действительно грязно, несмотря на частый ремонт и кодовые замки. Неизобретательная матерщина, «Спартак-чемпион!», «Децл, я тебя люблю», фашистская символика, наклейки от жвачек с голыми девицами, какие-то сопли на стенах, шприцы в лифте — все это снова и снова вылезает изнутри, как гной из нарыва. Не Баркашов же им все подъезды свастикой изрисовал. А внешне — люди как люди. Мне только одна такая национально-озабоченная попалась. — Здравствуйте. 16-го состоятся выборы в Мосгордуму. По вашему округу идет Саленко... Неопрятная особь женского пола всматривается в фото на буклете, и вдруг издает злобное шипение. «Ну все, — думаю. — Наверное, он ей двадцать лет назад жениться обещал. И сейчас она решит, что это я расстроила их счастье». Неряшливых женщин я панически боюсь — меня от них тошнит. — А-а-а! Глаз мой узкий, сам я русский! — заголосила она тоном творящей заклинание ведьмы. — Что? — За жидов и хохлов — (слово «хохлы» выделено голосом) — не голосуем! — А он не хохол, — возражаю я. После нескольких часов монотонного хождения по квартирам мозги работают очень странно, в фоновом режиме. Нет, я не собираюсь ей доказывать, что Саленко русский. Мне просто обидно за хохлов. Первое, что с ними ассоциируется: недавно в Москву приезжал Корабленко, и мы пошли к ЦДХ навестить памятник Дзержинскому. Железный Феликс одиноко возвышался над окружением дегенеративных перестроечных скульптур, закрашенная надпись на постаменте гласила «ПРОСТИ НЕ УБЕРЕГЛИ». Наш треп о политике перемежался игрой в снежки. Корабленко произносил снЕжки, — с ударением на первый слог, жаловался, что на Украине снег еще не выпал... — Не хохол!! А кто!? Первый вариант ответа — «Говно!». Но рифма неточная, и я не рискну ради нее работой. Молча смотрю в глаза. Карандаш наложен на веки неровно, почти пунктиром. Пора сваливать. — Не знаю, но точно не украинец. — А то я по морде его не вижу! — несется мне вслед. — Ой, какая вы еще, девушка, наивная! *** Все до единого столбы и подъезды в округе оклеены листовкой Петухова. Как действующий глава районной администрации он не стал особо привлекать ресурсы со стороны. Клеили листовки дворники (один из них позвонил в штаб Саленко, жаловался, что им грозят увольнением, если «не так» проголосуют), верстала, судя по убогому виду этой самой листовки, секретарша. Скупые факты биографии кандидата дают понять, что в «деловых качествах» Петухов не уступает остальным претендентам. Считается, что самое трудное в моей работе — это попасть в подъезд. Везде кодовые замки или домофоны. В домофон, положим, можно чего-нибудь наплести, чтоб тебе открыли, кодовый замок не уговоришь. Большинство агитаторов в таких случаях ждет, пока кто-нибудь не пройдет, а холод в эти дни — как в последнем круге ада. К счастью, для меня такой проблемы не существует: открыть подобный замок требуется максимум секунд десять, если проявить элементарную наблюдательность. Помнится, Слава, когда рассказывал о работе, поведал такой эпизод: «Послал я так одного парня в подъезд, а сам пошел в кафе перекусить. Возвращаюсь, смотрю, а он все перед подъездом стоит! Вот бывают же идиоты!». Это он говорил, жуя салатик. Кстати, Слава заказал еды и мне, что на его «языке жестов» означало, что он уже подсчитал в уме, сколько с меня получит, и, видимо, прикинул, какую еще работу можно мне подкинуть. Мне даже начал нравиться этот прохиндей: циничный, напористый, деловой — шутка ли, доить четыре штаба! — и, что немаловажно, понятный, предсказуемый. *** Пару дней меня занимает чувство, вероятно знакомое многим получающим от 150$ в месяц — от уличного дистрибьютера до телекомментатора. Чувство вины перед людьми. Я стучусь в их двери, инстинктивно улыбаюсь на приветливые взгляды, иногда мне перепадает даже крупица их уюта и душевного тепла, или просто остается в памяти что-то красивое — чей-то облик, жест. И я рассказываю, какой хороший человек Саленко, скрывая немую просьбу: не верьте мне, не верьте! Мне просто нужны деньги... Чувство вины проходит в 2 этапа. Хозяйственная дамочка берет буклет и разочарованно спрашивает: — Это все? — Ну да, а вы что хотели? — Курочку, хотя бы! — Это запрещено законом, — сухо говорю я, сдерживая вспышку ненависти. Интересно, сколько еще людей ждало от меня «курочку», просто постеснялось сказать? Курочку им! Ничего, что кучка паразитов расположилась на шее народа, пусть и дальше сидят, только пусть и для нас по курочке отберут — вот и вся буржуазная мораль. Обломитесь, господа, похоже, в этот раз ваши «курочки» достанутся мне. Второй урок мне преподносят коллеги (если так можно выразиться) — две тетки лет сорока-пятидесяти, милые домашние клуши, тоже подрабатывающие агитацией. Пока мы ждем автобус, чтобы ехать на участок, они от делать нечего болтают. Обращаются ко мне: — А у вас как успехи? — В смысле? — Ну как народ, поддерживает? — Какая разница. Тогда женщины делятся впечатлениями друг с другом: — Ой, а у меня так трудно идет. Объясняешь им, объясняешь, — эти люди ничего не хотят понимать! Я смотрю на них с ужасом. Святая простота! Одна из клуш вдруг переходит на восторженный шепот: — А знаете, я вчера его видела! — Кого, Саленко? — Да. Он со мной так вежливо поздоровался... Такой элегантный... — Да, симпатичный мужчина. Как просто решаются у некоторых проблемы с совестью — просто зависть берет. Сначала наймутся на работу к бандиту. Потом, поскольку за бандита им агитировать стыдно, они убедят себя, что он самый порядочный человек на земле, а его избрание в Думу спасет Россию. Но и на этом никак не остановятся, — он уже начинает казаться им воплощением мужских достоинств. А в основе искреннего заблуждения — всего какая-нибудь сотня баксов. *** На окраине Москвы вести агитацию сложнее, — здесь люди не живут, здесь они большей частью выживают. Запутавшиеся, измотанные. Возможно, не так долго ждать момента, когда борьба за выживание приведет их в левый лагерь. Возможно, скоро из этой среды вырастут единицы тех, кто поставит борьбу впереди выживания. — Здравствуйте. 16 декабря выборы. По вашему округу идет Саленко, возьмите его программу. Если у вас есть проблемы, вы можете обратиться по этому телефону. — Ну, проблема у нас одна. Телефон нам никак не могут провести. Уже десять лет обещают, а... — Как, как вы сказали? — Телефоны нам никак не поставят, говорю! — Простите, а что, во всем доме нет телефонов? — Да полрайона без телефонов сидит. — Вот спасибо! Спасибо вам огромное. Так предвыборная кампания окончилась для меня чуть раньше, чем для остальных. Пора ехать получать деньги у белогривой дамочки-бухгалтера. ...Свобода! Я с большого расстояния швыряю в первый попавшийся на пути мусорный контейнер пакет с саленковской программой. До чего ж он красиво летит! *** В партийном штабе пусто — какое счастье, наконец я дорвалась до компьютера. Сажусь набивать текст, по мере написания которого пережитые события превращаются в чужую, придуманную историю, и внутреннюю пустоту заполняет усталость. Я беспомощно вырубаюсь, уткнувшись в клавиатуру. Когда просыпаюсь, меня со всех сторон окружает темнота, и в лицо летят белые колючие звезды. Первая мысль про деньги. Двести с лишним долларов — гонорар за неделю — отлеживаются в ксивнике. Этого достаточно, чтобы снять в Москве конуру на месяц, скинуться на выпуск комсомольской газеты, и еще поесть останется. Целый месяц! Живем! А за это время я новых бабок раздобуду. Нащупываю на столе мышь, кликаю. Попыхтев диском, заставка исчезает, вместо нее на экране светится вордовский текст. Вот и все, пора ставить точку. "Сборник пролетарской прозы"
	О. Казарян