Главная Звук Музыка гетто Классика Критика Ответы Текст Проза Стих Классика Критика Эссе Арт Мураль Стиль Отражение Кино Грани	Ягоды во тьме Сибирский рассказ Гравий брызгами летел из-под колес старого Камаза, мчался прыжками, перекатывался и вновь замирал на горячем потрескавшемся асфальте. В ободранной кабине все ходило ходуном. Водитель, молодой башкир Аркит, то напевал, то насвистывал: шумно пересмешничая, он подражал мелодиям шипящего радио. От самой Тюмени дорога шла по лесистой равнине, затем перешла в череду пологих холмов, и на подъемах потрескавшееся стекло кабины на миг упиралось в солнечный небосвод. Мы проезжали сквозь сибирское лето. Стоял по-простому красивый, ясный день, и настроение было в тон ему — легким и светлым. К полудню движение на трассе Тюмень-Омск заметно ослабело, люди были видны лишь на придорожных сенокосах. Кое-где у дороги торговали лесной малиной. Аркит горячо убеждал, что в этих местах растет самая лучшая, сладкая ягода. Подкрепляя свои слова, он от души хлопал руками по рулю и с удовольствием облизывался. На одном из подъемов Аркит всмотрелся вперед, улыбнулся и надавил тормоза. У обочины, в тени пыльных придорожных зарослей, кучкой сидело несколько детей. Рядом выстроились ведра, здоровенные кастрюли-выварки и жестяное корыто, до краев наполненные ягодой. Проехав мимо, мы вылезли из машины, и, загребая пылюку ватными от долгой неподвижности ногами, зашагали к ребятам. Они смотрели на нас с явным испугом: мальчик и две девочки с годовалым ребенком на руках; смугло-загорелые, скуластые, в ветхой, поношенной одежде. — Здорово, малые! Сколько собрали! Угостите? — Аркит присел на корточки перед металлическим скоплением ведер и кастрюль. Никто не ответил. Дети исподлобья, внимательно рассматривали нас. Паренек с плотно сжатыми, лиловыми от ягод губами несколько раз отрицательно покачал головой. Аркит прищурился, погрузил руку в карман замасленных штанов: — Два стакана хочу. Сколько стоит? Парень все так же качал головой: — Это не для продажи. Для хозяина. Скоро приедет. Они всерьез боялись, что мы отберем у них эту малину. Подумав, посмотрев на скованных молчанием детей, Аркит махнул рукой в сторону леса. — Да не пугайтесь вы... Спустимся в лог, сами нарвем. В нескольких шагах от дороги, в лесном кустарнике виднелся небольшой проход. Вслед за Аркитом я съехал по мягкому травяному настилу, на дно глубокой лощины. Солнечный свет словно прервался, оставшись за густою листвой. Мы окунулись в сырой, прохладный воздух, и лесная свежесть ударила в виски крепким холодком, как колодезная вода в жаркий день. В привыкших к солнцу глазах поплыли зеленые круги. Опомнившись, я всмотрелся в глубокий бархатный полумрак, звенящий тонкими комариными голосами. По обоим склонам лощины темнела масса кустов. Среди нее, тут и там, мерцали темно-бордовые и лиловые пятна. Чуть выше, куда доставали прямые солнечные лучи, эти цвета становились рубиновыми и багряными. Я замечал их все больше и больше, и, сделав несколько шагов к гуще кустарника, скорее догадался, что передо мной, и лишь потом рассмотрел многоцветные грозди. Это были ягоды. Неисчислимое множество ягод. Аркит называл это место малинником, хотя здесь, внизу, росла ежевика — более крупная, чем та, что я ел на родине, и немного непохожая на нее по вкусу. Сладкая лесная малина забиралась выше по склонам, ближе к солнцу. Пройдя до конца лощины, я увидел пологий овраг, сплошь покрытый ягодными кустами — яркой рубиновой жилой они исчезали далеко в лесу. Ягод было очень много. Колючие ветки кустарника выглядели угнетенными их спелой тяжестью. У этого сокровища была охрана — комары и мошкара вовсю пользовались моим изумлением. Потирая зудевшую кожу, мы на ходу обрывали ежевику, горстями бросали ее в рот, сплевывая обрывки листьев и липкую паутинку. Ягодный сок на ладонях перемешался с кровью насекомых. Пора было завершать налет — облизывая губы, со злостью отмахиваясь, мы потянули комаров к дороге. Лесная свежесть холодным шелком студила покусанную кожу. Казалось, что на дно лощины слита густая ночная прохлада. Солнце резко, брызгами, ударило по глазам. Аркит задержался в кустах, а я подошел к сидевшим на обочине ребятам. Было видно, как плохо они одеты. На парне болталась великоватая строительная спецовка — прямо на голое щуплое тело. Рядом валялся снятый из-за жары ветхий турецкий свитерок. Драные латаные штаны закатаны по колено. Ноги, как и у всех остальных, были грязны и босы — босоножки и резиновые сапоги рядком сушились у самой обочины. Девочки, одетые в выцветшие футболочки и спортивные штаны, загорали на солнце. Одна, постарше на вид, с неумело покрашенными рябоватыми волосами, подставляла свое смуглое лицо рукам подружки, а та сосредоточенно подводила ее черные глаза ягодным соком, слегка подслюнивая его на пальце. Было видно, как на потрескавшейся от солнца, изъеденной гнусом детской кожице с каждым новым мазком росла аккуратная лиловая полоска. Комары беспощадно искусали детей. Лица, руки, открытые закатанными штанинами голени покрыли волдыри. Скуластую щеку парня расчеркнула царапина от удара колючей ветки. Укутанный в кофту ребенок тихо дремал на коленях одной из девочек, в обнимку с небольшим плетеным туеском. Его веки еле виднелись между раздутыми от укусов щеками. На маленьких ранках блестела присохшая на солнце сукровица. Массивные емкости с ягодами тщательно прикрывали ветки. Малина пылала под ними тлеющим угольем. — Смотрите за дитем. Комары сожрут. — Аркит возвращался к машине. Старшая девочка подняла на него оба расцвеченных глаза: — Мы, дядя, работать должны. Некогда. Мы на ягоды смотрим. Башкир покачал головой и пошел к своему «Камазу». Я еще стоял перед неподъемными кастрюлями. — Сколько вам платят — за все это? — Сколько... Нисколько... — буркнула девочка. Остальные дети сидели молча. Они все еще боялись за ягоды. *** Аркит высадил меня километров за двадцать от поворота на Ишим, на краю большого поля спелой пшеницы. Он сворачивал на проселок. Спустившись к полю, я прилег поспать у межи. Выспаться не удалось. На дороге взвизгнули тормоза, послышался зычный оклик: —Але! Вставай! Придорожный гравий загремел под быстрыми, увесистыми шагами. Я приподнялся. На дороге стоял синий хромированный автофургон. Спускаясь по насыпи, ко мне направлялся крупный, крепкий, коротко стриженный человек. Я встал и пошел к нему навстречу. — Ты, бля, чего под хлебом валяешься? — Отдыхаю, — сказал я, отряхивая футболку. — Еду издалека, с Украины. Подвезете? Через минуту я устраивался на сиденье, слушая водительскую болтовню. — Путешественник? Хорошо. Я думал — бомж. Тут они летом шатаются. Еще, думал, набухается, хлеб мне спалит. — А хлеб — ваш? — Моя пшеничка... Там, дальше от дороги — ячмени. А за поворотом, уже не мое. Тут один ишимский садит. Открытое, обсмоленное солнцем, приятное с виду лицо, прямой быстрый взгляд из-под выгоревших бровей, сильные, выверенные движения рук, небрежно лежащих на руле. …Этой зимой он будет ставить собственную мукомольню и пекарню — слово «будет» было произнесено твердо, с полной уверенностью. Хлеб в деревню везут из района, а скоро начнут покупать у него — как раз весной, когда стоят хлебзаводы... Еще он держит дойных коров, приторговывает молоком, сметаной, творогом, сыроваткой. Слово «фермер» ему не по душе. Он — хозяин. Он работает на этой, свой земле… К рассказу примешивались шорохи и прерывистые всхлипы. Они возникали где-то сзади, за спиной. Я наклонился и отодвинул брезент за сиденьем. В пыльной темноте тусклым рубиновым светом горели ягоды. Над ними отсвечивали три пары блестящих глаз, как у многоголового пещерного дракона. В углу гремящего железом фургона, вцепившись руками в ведра и кастрюли, сидели дети. Мы долго молча смотрели друг на друга. Когда я вновь повернулся лицом к свету и солнцу, опустившись на сиденье, продолжавший свой разговор хлеботорговец уже не был для меня типичным колоритным собственником, одним из сотен подобных ему сибирских кулаков. Теперь я очень близко для себя ощутил, чей он хозяин. — Да вот — ребята. С ягодника везу. Ты их не замечал на дороге? По губам вижу, что ел ежевину... Это наши сироты. — Хозяин выдержал приличествующую слову скорбную паузу, уточнил: — Беспризорники. Затем стал с видимым удовольствием рассказывать. — Приют у нас в деревне, при новой церкви. У Павла и Марии родители погибли. Сгорели во времянке. Приезжие были люди, алкоголики, по дворам нанимались. Первую зиму дети при школе жили. Отец Егор, батюшка наш, предложил мне с племянником приходской приют устроить, для беспризорников. Дали материалов, построили сарайку около церкви, под приют этот. Олю, вторую девочку из другой деревни привезли. А маленького мать бросила — залетела в семнадцать, соска. Он придал голосу назидательный тон, обращаясь скорее к затаившемуся фургону: — Теперь живут при церкви, дурью не маются.. Хозяйство у отца Егора большое, дел малым хватает — на лугу, на огороде, еще где. У нас с племянником, если надо, работают, помогают. Машку, вот, я на лето взял в коровник. Павел сейчас на жатве занят будет... Брата с сестрой окрестили недавно. Некрещеные были, казахи. Я думал, прислушиваясь, как девочка резким приглушенным шепотом успокаивает завозившегося ребенка. Чужими их не назовешь. Свои, собственные дети. ...Сено убирать заканчиваем. Как раз есть время ягодами заниматься. Как надо в Тюмень ехать, беру ребят, привожу на малинники, даю харчей, и оставляю с тарой. За сутки должны набрать — аккуратно, чтобы ягода недавленая была. Потом в Ишим или Омск везем: сто — двести рублей за ведро... — Хозяин улыбнулся проносящимся мимо березовым рощам. — На богатстве живем. Малинники эти знаменитые... Мы детьми в пионерлагерь ездили, как раз между Тоболом и тем местом... Со скользкой ноткой в голосе добавил: — В этот раз, правда, они двое суток сидели. Говорят, вчера, когда на дороге ждали, какие-то проезжие пидоры остановились, забрали ягоду. Так я эту компанию еще на ночь собирать оставил. Мне ягода сейчас нужна, договаривался продать. Он подался назад, и, изменясь в лице, отрывисто прокричал в темень фургона: — Или вы, говнюки, сами им ягоды загнали?! Сзади молчали. — Ладно... — Хозяин нажал на газ. — Дома разберемся, что и как. Набирая скорость, бросил назад: — Ведро подсуньте! Послышалось движение, затем металлический скрежет. Между сидений показался краешек ведра. Хозяин, не оборачиваясь, ковшом запустил в него руку. Набрав полную пригоршню малины, опустил в рот, задвигал челюстями и на секунду зажмурился от удовольствия. Дожевывая, дернул меня за плечо и, ткнув пальцем в ведро, показал на ягоды. Сглотнув, добавил: — Угощайся! Это было всего несколько часов назад — груда кастрюль у дороги, напряженное ожидание детей, перепаханная покусами смуглая кожа. — Ребенок в лесу зачем? — спросил я, отрицательно кивнув головой. — А кто за ним в деревне смотреть будет? С девчонками и болтается. Хозяину наскучил разговор о ягодах и беспризорниках. Он уже рассказывал о племяннике, торговце бензином, шинами и автозапчастями, его ближайшем помощнике по хлебопродаже. Сын пока не помогает, служит в районе, в милиции… Широкая, доверительная улыбка хозяина. Мы подъехали к повороту на Ишим, и я вышел. Ветерок надувал длинные продолговатые облачка. Хозяин приоткрыл дверцу, выглянул из машины, придирчиво осмотрел синеву горизонта. — Всё грозу ждем, обещали... Как бы не прибило нас... Его взгляд впился в жаркое сибирское небо, как будто прицениваясь к его просторам. "Сборник пролетарской прозы" 2000 г.
	Андрей Манчук