Главная Звук Музыка гетто Классика Критика Ответы Текст Проза Стих Классика Критика Эссе Арт Мураль Стиль Отражение Кино Грани	Писатель в шкуре террориста Рецензия на роман Милорада Павича Над Калемегданским парком через все небо плывут на Запад двести километров тишины, изборожденной противовоздушными ракетами, которые стараются перехватить "томагавки". На доме написано: "Весна, а я живу в Югославии". Милорад Павич, ("Звездная мантия") М. Павич - человек глубоко аполитичный. Посвятив всю свою жизнь сербской литературе, он не поддерживает ни одну из существующих партий; понятие "идейное содержание" неприложимо к его текстам. В интервью журналу "Иностранная литература" Павич упомянул, как однажды некий французский журналист спросил, не марксист ли он. "Я сказал - нет, я византиец. Иначе говоря - православный. Однако мой ответ не был опубликован; видимо, этот француз счел, что быть византийцем еще хуже, чем быть марксистом". Кроме того, ни один нормальный человек не заподозрит сербского классика в симпатиях к исламскому миру. После этих необходимых оговорок мы можем, наконец, обратиться к последней книге уважаемого автора "Звездная мантия", не рискуя выставить мирного профессора и номинанта на нобелевскую премию в эпатажном образе борца-антиимпериалиста. Роман заметно выбивается из ряда текстов, хорошо известных русскоязычному читателю. "Хазарский словарь", "Пейзаж, нарисованный чаем", "Внутренняя сторона ветра", "Последняя любовь в Константинополе", как и другие, менее известные произведения Павича, представляют собой гениальное формотворчество. Он единственный, кому удавалось столь органично загнать романы в прокрустово ложе карт Таро, ящика для письменных принадлежностей, астрологического справочника, энциклопедии и т.д. Однако человек, предъявляющий хотя бы минимальные требования к содержательной стороне текста, прочтя их, только пожмет плечами. В этой связи хочется сделать небольшое лирическое отступление. Мировая литература - прелюбопытное явление. Попробуйте, например, назвать хоть одного великого папуасского писателя. Затрудняетесь? Писатели, конечно, есть везде, но вот в мировую литературу им дорога заказана. И связано это не с национальной идеей, а с тем, на каком уровне развития (экономического) находится то или иное государство. Литература родовых и феодальных отношений никому не интересна, - человечество выросло из нее. В этом смысле пост-модерн, обратившийся к фольклору подобен старичку, впавшему в детство. О том, что романы Павича представляют собой гипертекст, не писал только ленивый. Вскользь остановимся на этом и мы, - для поддержания репутации. Слово "гипертекст" было введено в употребление в 1965 г. программистом Т. Нельсоном и обозначало документ, составленный из фрагментов таким образом, что эти фрагменты можно читать в произвольной последовательности. Читатель сам волен "прокладывать маршрут" по тексту. При этом отличительной чертой гипертекста является отсутствие непрерывности - "скачок": неожиданное перемещение позиции пользователя в тексте. В качестве художественного описания структуры гипертекста обычно приводят цитату из рассказа Л.Борхеса "Сад расходящихся тропок": "Стоит герою любого романа очутиться перед несколькими возможностями, как он выбирает одну из них, отметая остальные; в неразрешимом романе Цюй Пэна он выбирает все разом. Тем самым он творит различные будущие времена, которые в свою очередь множатся и ветвятся... В книге Цюй Пэна реализуются все эти исходы, и каждый из них дает начало новым развилкам. Иногда тропки этого лабиринта пересекаются..." Остроумный пример-пояснение гипертекста в литературе приводит М. Визель: "Если бы в сказке про Ивана-царевича читатель мог сам выбирать, в какую сторону от вещего камня (там, где "налево пойдешь - коня потеряешь" и т. д.) свернет герой, сказка стала бы гипертекстуальной". Огромный успех "Хазарского словаря", объявленного "книгой XXI века", во многом объясняется тем, что Павич сумел использовать отшлифованную веками форму энциклопедии с перекрестными ссылками, благодаря чему гипертекст полноценно заработал. Первой подметила эту особенность романа Павича его супруга, писатель и критик Ясмина Михайлович, - она сравнила "Хазарский словарь" с компьютерной игрой. Во все стороны - дурная бесконечность "бродилки", сопровождаемая поиском подсказок, разгадыванием секретов и проникновением в дальние закоулки системы. При этом внешняя форма структурирования фрагментов не исчерпывает их взаимосвязи. Броские детали вроде кольца в носу, веточки розмарина в петлице, перчаток, в которые вшито множество маленьких зеркалец, наблюдающих за вами тысячей глазок, - работают как якорь ("анкер" в HTML-разметке) и создают густую сеть ассоциативных связей, по которым сознание читателя движется по тексту, силясь понять, куда же гнет автор. Одни люди любят компьютерные игрушки, другие - нет. Ваш покорный слуга относится к последним. По той же причине я не люблю Павича: можно очень занимательно убить пару-тройку часов, но закрывая книгу, остаешься с тем же, с чем был. В "сухом остатке" - только досада на бездарно потраченный досуг. Но все это было до войны; "тогда еще летали самолеты и все было совсем не так, как сейчас, когда на вопрос: "Как дела?" - тебе могут ответить, что спрашивать такое бестактно". Судя по последнему роману сербского классика, реальность пробила брешь в его творчестве. Внешне "Звездная мантия" ничем не отличается от предыдущих литературных изысков Милорада Павича. Одна только форма гороскопа чего стоит! Несколько моих знакомых, дойдя до подзаголовка "Астрологический справочник для непросвещенных", отложили чтение книги до лучших времен. ("-Я глупостей не чтец, а пуще образцовых"). Текст романа так же, как и все предыдущие, пересыпан "павичизмами": из него мы узнаем, что Теодора слушает музыку языком, а ее поцелуй напоминает мокрое серебро; что паромщик Прохор Гомац имел нож с ручкой из заячьей ноги, "а на члене Прохора был надет огромный печатный перстень с выгравированной буквой Г"; что "ткань твоей смерти целиком и полностью создается из твоей же жизни"; что "тот, кто пешком пересечет ниву, увидит во сне девочку, которая каждый год красит в красный цвет по одному ногтю"; что "в Эстремадуре есть один дом, перед входными дверями которого находится лестница любовного страха, имеющая, подобно стремянке, две стороны", и массу другой информации той же степени полезности. Когда счастливый читатель окончательно увлекется замысловатой игрой и целиком погрузится в сюжет, он вдруг оказывается лицом к лицу с наступающей катастрофой... В каждом художественном тексте существует своя система координат добра и зла, счастья и несчастья. В "Анне Карениной" для нас оказывается трагичной гибель героини, в "Курочке-рябе" - разбитое яичко. В "Звездной мантии" страх возводится на новый уровень, страшно не то, что в книге, - страшна реальность. Угроза не внутри текста, а вне его. В книгах Павича и раньше присутствовали войны, несчастья, гибель героев, но все это было умышленно возведено в такую условность, что не воспринималось серьезно. В той же "Звездной мантии" (глава "Лев и рак") герой Прохор Гомац (тот самый, с печатным перстнем на члене), умирает, отравившись поцелуем девушки, слюна которой становится ядовитой, стоит ей пару дней не поесть. Читатель испытывает от этого не столько огорчение, сколько заинтересованность: "посмотрим, зачем понадобился такой сюжетный ход". Как только дело доходит до "антитеррористической операции в Югославии", стиль повествования резко меняется. Война обрисована размашистым слогом Си-эН-эНовских сводок: "Над Калемегданским парком через все небо плывут на Запад двести километров тишины, изборожденной противовоздушными ракетами, которые стараются перехватить "томагавки". На доме написано: "Весна, а я живу в Югославии". Повествование книги неуловимо нарушается, война разъедает hyperfiction, одни герои гибнут под бомбами, другие сходят с ума. Особенный эффект создается за счет того, что весь роман Павича плотно сбит в единое целое ассоциативными связями. В предисловии главная героиня Филиппа Авранезович, она же Дионисия, она же Архондула Нехама и т.д. сообщает, что она путешествует по своим жизням, которые протекали в самых разных веках и странах (только, в отличие от "Странника по звездам" Дж.Лондона, делает это не во сне, а наяву). Она - универсальный герой, предстающий перед нами то мужчиной, то женщиной, и каждый раз под новым знаком зодиака. Автор не может пожертвовать кем-то без того, чтобы это сказалось на всем произведении. И сила, и слабость прозы Павича в том, что как бы он ни старался художественно переосмыслить бомбардировки Белграда, они остаются внешним, реальным, вне-текстовым элементом. Таким образом, операция американских ВВС грозит коллапсом всему микрокосму романа, время замирает, герои беспомощно ждут решения своей участи. Персонажи как бы отбиваются от рук и больше не стараются утянуть читателя за собой в водоворот событий. Ибо, как метко заметил один из них: "Когда бомбы падают тебе прямо в кровать, невозможно ни спать, ни думать, ни тем более заниматься любовью". Благодаря этому страх удваивается: фобия реальности накладывается на уничтожение вымысла, затянувшего сознание читателя. Страшно, что в результате случайного точечного удара эта книга могла вообще не появиться, и, следовательно, некуда спрятаться от осознания возможной перспективы: В начале будущего века Белградом станет вся Москва. У нас останутся права. Одни права. Без человека. (А. Прохожий) Страшно, что добросовестный, пусть и не очень популярный у себя на родине писатель, описывая самое ужасное, не фантазирует, а дает зарисовку с натуры: ."..был на рок-концерте на Савском мосту... На мосту толпилось полно народу, когда в небе показалась крылатая ракета. Она была похожа на огромную светящуюся рыбу и плыла по воздуху на удивление медленно. Было ясно видно, что ракета приближается к мосту. Вдруг она застыла прямо над головами людей, как будто раздумывая, что ей делать дальше, а потом устремилась к другому берегу Дуная - видимо, взрывать нефтеперерабатывающий завод в Панчеве." Наиболее живой и "человечный" персонаж книги буднично описывает войну, с которой не может бороться: "Дурак, чего ты дожидаешься, говорил я сам себе на протяжении всех тех семидесяти восьми дней, пока на город падали бомбы. Но когда тебе на голову валятся бомбы, думать не можешь. Не можешь и спать. Семьдесят восемь ночей я не спал. Вместо того чтобы спать, я ел яблоки. Все эти ночи вместо бомбоубежища я пользовался проемом входной двери в моей комнате на улице Риге де Фере, потому что в нашем доме нет подвала. Уже потом я узнал, что нужно было стоять в углу комнаты. В дверном проеме стояли, когда была Вторая мировая война, а сейчас, во время нападения НАТО, стоять следовало в углу. Я никак не мог поверить в реальность происходящего. Хотя все это можно было предугадать. Потому что я родился под знаком Козерога (Capricornus). ...Девиз этого знака более чем ясен: "Кому страшно, пусть ему будет страшно!" ...Поэтому-то я и сказал, что все это можно было предугадать. У тех, кто родился под знаком Козерога, самая плохая из всех небесных знаков планета - Сатурн. Эта планета, управляющая моей судьбой, звезда несчастий, зловредное небесное творение, вытряхнула в мою жизнь не только бомбы стран НАТО, но и каких-то престарелых дальних родственников, от которых воняло просроченными лекарствами, неузнаваемых отцов, предков-бродяг, бедняков, никчемных наследников. Они появлялись и исчезали, прозрачные, как стаканы. А мне в подарок осталась исключительно цепкая память, которая без устали вносит в свою книгу приходов и расходов бедность, одиночество, постоянные предосторожности, грусть, трупы, ненависть с похмелья, деревенское происхождение, массу и вес тел, которые я безошибочно распознавал вокруг себя, включая массу и вес крылатых ракет, пролетавших у меня над головой. Я живу на Дорчоле, в комнате, в которой рев самолетов поселился с первой же ночи бомбардировок и остался в ней навсегда, как в каком-то музее звука." Все, что ему остается делать - это попытаться забыть о войне и, если повезет, пережить ее. "Как пишут в пособиях по астрологии, кроме тех качеств, которые заставляют меня деградировать, мне, по самой сути, свойственны еще и некоторые другие - такие, как надежность, выносливость, основательность, твердость. Видимо, именно поэтому во мне сработал инстинкт самозащиты. Как будто наперекор всему тому, что мне угрожало, я начал во время бомбардировок заниматься кулинарией, хотя раньше готовить не умел. Рыбу следовало исключить сразу, потому что Дунай был загрязнен обедненным ураном и ртутью, содержавшимися в бомбах. Поэтому я купил на рынке два вида фасоли, белую и желтую, прошлогоднюю. Кроме фасоли взял еще ребра и грудинку, копченные на высоте 20 метров, потому что чем выше коптильня, тем лучше сало... И вот падают бомбы, воздушные удары НАТО уничтожают нефтеперегонный завод в Панчеве, а я готовлю еду. Фасоль замочил на ночь в воде с мятой. Головку лука и один-два зубчика чеснока обжарил на сковороде, слил мятную воду и налил в кастрюлю свежей воды, добавил к фасоли запеченный красный перец и вышеупомянутые лук с чесноком. А Панчево горит..." Этому человеку не повезет. Павич обставит его смерть как свадьбу, на которую придет его умерший друг с розмарином в петлице. В предыдущей главе автор уже обронил ключик к пониманию этого эпизода: "Никогда не говорите: "Чего я пойду к нему на похороны? Он же на мои не придет!" Если вы так сделаете, будьте уверены - он к вам придет обязательно, но вы этого не увидите. Просто вам будет сниться, что он был у вас на свадьбе шафером. С веточкой розмарина в петлице". В другой главе пара влюбленных, рожденных под знаком Тельца и Весов, наблюдает изменения, происходящие вокруг и в них самих. "...Он ежечасно слушал сводки военных действий. По утрам накупал газет - "Политику", "Блиц", "Данас" - и сравнивал напечатанные в них сообщения о бомбардировках. Вечерами смотрел по телевизору все, что мог поймать, BBC, Студию Б, хорватские телеканалы, CNN и БК. Ночь начинал с того, что слушал по радио Студию Б и знакомился с электронной почтой, а потом ловил радио Черногории и просматривал сайты War in Yugoslavia INET и CNN в Интернете... Я просто не знала, как вырвать его из этой двойной войны - войны, бушующей вокруг нас, и войны, отражавшейся в нас, как в разбитом зеркале. Он боялся, что на нас перекинется вспыхнувший по соседству пожар, боялся ядовитых облаков, которые поднимались над разрушенными объектами в Панчеве, боялся экологической катастрофы в случае, если НАТО станет бомбить Барич. ...Моя любовь стала какой-то пористой и начала пропускать ненависть к будущему, царившую вокруг". Они видят, как какая-то девочка пишет на стене бомбоубежища: "Я не гриб, чтобы расти в подвале", как падают дома на улице Князя Милоша, видят разбитые витрины культурных центров на улице Князя Михаила. На стене американского центра было написано фломастером: "Американцы, я ненавижу ненавидеть, но вы сами этого добились". Постепенно они сходят с ума и перестают узнавать друг друга... Неожиданно, ближе к концу, в романе обнаруживается еще одно действующее лицо: "У повествования всегда есть свой бог. У любого. Даже у самого плохого. Бог этого повествования - это я". Явление Deus ex machina превращает безысходность в надежду. Он помогает людям, посылая им сны, несущие исцеление от безумия и страха. Сквозь длинный перечень смертей и нелепостей проступает гармония. Угрозы НАТО растворяются в тексте, отступают на второй план. Но бог повествования не властен в реальности. В эпилоге он, как хозяин, провожающий гостя до дверей, напрямую обращается к читателю: "Кроме того, надо напомнить, что герои этой повести, какими бы они ни были больными, несчастными и растерянными и как бы бомбежки ни заставляли их возненавидеть будущее, все же находятся в лучшем положении, чем вы. В вашем мире, где красоты всегда больше, чем любви, никто вас не спасет". Судьбу влюбленных персонажей бог повествования доверил самим читателям. Чтобы спасти их, нужно подсказать им разгадку, скинув ее по адресу www.rastro.org.yu/knjizevnost/pavic/ Ну а те, кого больше волнует судьба живых людей, знают другой адрес. Это адрес нашего сайта: www.communist.ru
	Ольга Казарян